Будь с нами!
Присоединяйся к нашему каналу в Телеграме, чтобы не пропустить эксклюзивный контент.
30 сентября 1941 года 2-я танковая группа Гейнца Гудериана, дислоцированная в районе украинского города Шостка, начала наступление в направлении Москвы. 2 октября, согласно плану операции «Тайфун», в движение перешли уже все основные силы группы армий «Центр», нацелившиеся на столицу Советского Союза. Так началась одна из самых важных битв Великой Отечественной войны.
В течение двух месяцев Красной Армии из последних сил пришлось сдерживать яростный натиск противника, рвущегося к главному городу страны. Жестокие кровопролитные бои шли за каждый населенный пункт. Упорное сопротивление советских войск изматывало вермахт и подтачивало уверенность его командующих в скорой победе.
К концу ноября немецкое наступление окончательно выдохлось. 5 декабря начальник начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии Франц Гальдер отметил в своем дневнике: «Фон Бок (командующий группой армий «Центр» — прим. Russia Beyond) сообщает. Силы иссякли. 4-я танковая группа завтра уже не сможет наступать».
Как оказалось, о наступлении немецким войскам пришлось забыть надолго. В этот же день, 5 декабря, Красная Армия перешла в тщательно спланированное и хорошо подготовленное контрнаступление, в результате которого ошарашенный и дезорганизованный противник был отброшен на 100-250 км от города, а немецкая стратегия блицкрига в СССР потерпела полный крах.
«Строим укрепления под непрекращающимся огнем противника. Не успеваем достраивать, события разворачиваются слишком быстро. Идет бой. Стрельба, грохот танков, рассчитывать не на что, кроме винтовок и плеча товарища. Бомбят. Немцы сбрасывают на ребят с самолетов все, что попадается под руку: бочки, обрубки металла. Звери! В мешке, который упал на нас сверху, оказался труп с запиской: «Вот вам председатель колхоза». Приложу все силы, чтобы доказать фашистской сволочи, на что способны советские солдаты», — запись из дневника неизвестного командира подольских курсантов от 12 октября 1941 года.
«Днем мы учились в школе, а ночью охраняли аэродром, там истребительный полк стоял. Потом, когда начались налеты на Москву, обнаружились ракетчики — они немецкой авиации ракетами сигналы подавали, и нас направили на их поиски. Мы одного засекли и стали его преследовать. Он понял, что деваться некуда, забежал в уборную и повесился», — житель подмосковного города Клин Николай Холянов.
«В ту ночь (с 16 по 17 октября, когда население Москвы было охвачено паникой из-за слухов о скорой сдаче города — прим. Russia Beyond) у нас было такое ощущение, что немцы могут появиться на улице в любой момент. Но они не пришли в ту ночь. На следующее утро вся фабрика была минирована. Достаточно было нажать кнопку, и весь комбинат взлетел бы на воздух. А затем позвонили от председателя Моссовета Пронина и сказали: „Ничего не взрывать“. В тот же день было объявлено, что Сталин в Москве, и настроение сразу изменилось. Теперь мы были уверены, что Москва не будет сдана», — работница текстильного комбината «Трехгорная мануфактура» Ольга Сапожникова.
«Когда мы вплотную подошли к Москве, настроение наших командиров и войск вдруг резко изменилось. С удивлением и разочарованием мы обнаружили в октябре и начале ноября, что разгромленные русские вовсе не перестали существовать как военная сила», — начальник штаба 4-й армии вермахта генерал Гюнтер Блюментрит.
«7 ноября 1941 года наш полк участвовал в параде, посвященном 24-й годовщине Октябрьской революции… Нас привели на Красную площадь, тогда снег шел, а у нас настроение хорошее было — стрельбу не слышишь, канонаду не слышишь. Куда мы попали? В рай попали!.. Этот парад на нас так подействовал… Казалось — это уже Парад Победы!» — артиллерист Габбас Жуматов.
«Иногда пытаюсь восстановить в памяти детали московских боев, но ничего не получается. Все воспоминания умещаются в одну строчку: голод, холод и смерть вокруг... Валенки нам дали, а шинели у нас остались прежние, курсантские, которые не спасали от зимней стужи. Все время бои, танки стреляют, пушки бьют, мы атакуем, немцы атакуют...» — пулеметчик Петр Делятицкий.
«Часа полтора по всему фронту грохотало, а потом все пять армий фронта перешли в наступление. Рядом с нами была кавалерия Доватора, так, сперва, они пошли, а потом нам приказали: "Вперед!" — и мы пошли. Идем, а немцев не видно, так они драпанули. Я тогда еще удивился: "Вот это да! Как мы с границы до Москвы драпали, так они теперь драпают!" Все веселые стали, смеемся: "Наконец-то мы их гоним! Все — теперь победа за нами будет!" И так мы километров 200 наступали», — пехотинец Тунгучбай Апасов.
«Здесь ад. Русские не хотят уходить из Москвы. Они начали наступать. Каждый час приносит страшные для нас вести. Умоляю тебя, перестань мне писать о шелке и резиновых ботинках, которые я обещал тебе привезти из Москвы. Пойми, я погибаю, я умру, я это чувствую», — из письма рядового Фольгеймера жене.
«Когда меня спрашивают, что больше всего запомнилось из минувшей войны, я всегда отвечаю: битва за Москву. В суровых, зачастую чрезвычайно сложных и трудных условиях наши войска закалялись, мужали, набирались опыта и, получив в свои руки даже минимально необходимое количество боевых и материальных средств, из отступающей, обороняющейся силы превращались в мощную наступательную силу... В битве под Москвой была заложена прочная основа для последующего разгрома фашистской Германии», — из «Воспоминаний и размышлений» маршала Георгия Жукова.
