Будь с нами!
Присоединяйся к нашему каналу в Телеграме, чтобы не пропустить эксклюзивный контент.
«А не замахнуться ли нам на Вильяма нашего Шекспира» – эта фраза, сказанная режиссером самодеятельного театра в культовом советском фильме «Берегись автомобиля», стала крылатой. И она в полной мере отражает отношение русских к Шекспиру. Он не просто любимый писатель, поэт, драматург. Он свой, наш.
Русским читать Шекспира было проще, чем британцам... А все из-за перевода. Шекспира в России переводили на современный русский язык литературно одаренные переводчики. Русским на русском в итоге прочитать его было значительно проще, чем англичанам, продираясь через дебри староанглийских слов и синтаксиса.
Большая любовь к барду, как его называют на родине, началась в России в начале XIX века с англомании и многочисленных переводов шекспировских произведений. Шекспир буквально перевернул сознание русских писателей.
Современники цитировали слова великого русского поэта Пушкина: «У меня кружится голова после чтения Шекспира. Я как будто смотрю в бездну». «Что за человек этот Шекспир! – писал сам Пушкин другу Николаю Раевскому в 1825 году. – Не могу прийти в себя! Как мелок по сравнению с ним Байрон-трагик!»
Пушкин, буквально выросший на французских драмах, был поражен тем, что Шекспир писал не по признанным канонам, и восхищался «жизненной непринужденностью» языка шекспировских героев. А в «Евгения Онегина» Пушкин и вовсе вставил прямо на английском цитату из «Гамлета»: «Рооr Yorick!» [«Бедный Йорик»] – говорит Ленский на кладбище.
«Лица, созданные Шекспиром, не суть, как у Мольера, типы такой-то страсти, такого-то порока, но существа живые, исполненные многих страстей, многих пороков, обстоятельства развивают перед зрителем их разнообразные и многосторонние характеры. У Мольера Скупой скуп – и только; у Шекспира Шайлок [из пьесы “Венецианский купец”] скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен…» – писал Пушкин.
Пушкин признавался, что Шекспир оказал на него большое влияние. В частности, на его высоко ценимую русской литературой трагедию «Борис Годунов». Пожертвовав классическими канонами французской драмы, Пушкин сам писал, что построил свою трагедию «по системе отца нашего Шекспира». По его примеру он «ограничился изображением эпохи и исторических лиц, не гонясь за сценическими эффектами, романтическим пафосом», а также «подражал в его вольном и широком изображении характеров, в небрежном и простом составлении типов».
«Каждое лицо Шекспира есть живой образ, не имеющий в себе ничего отвлеченного, но как бы взятый целиком и без всяких поправок и переделок из повседневной действительности», – писал известный русский литературный критик и теоретик XIX века Виссарион Белинский в своей статье о «Гамлете».
В частности, в ней он объяснил, чем Шекспир превосходит французскую драму. У французов герой – собирательных образ одной человеческой черты. «Злодей долженствовал быть соединением всех злодейств, а добродетельный всех добродетелей и, следовательно, не иметь никакой личности».
«“Гамлет” представляет собою целый отдельный мир действительной жизни, и посмотрите, как прост, обыкновенен и естественен этот мир при всей своей необыкновенности и высокости. Но и самая история человечества, не потому ли и высока и необыкновенна она, что проста, обыкновенна и естественна?»
Другой выдающийся русский писатель Иван Тургенев много переводил Шекспира. Он признавал неоспоримый талант барда, однако его раздражало, что вокруг Шекспира сложился целый культ. Как только русские драматурги узнали его произведения, то начали ему подражать и заимствовать театральные эффекты.
В 1847 году Тургенев писал: «Тень Шекспира тяготеет над всеми драматическими писателями, они не могут отделаться от воспоминаний; слишком много эти несчастные читали и слишком мало жили».
Впрочем, не избежал этого и сам Тургенев. Он написал два произведения, названия и сюжеты которых неминуемо отсылают к Шекспиру – «Гамлет Щигровского уезда» и «Степной король Лир». Перенесенные на почву русской провинции, истории утрачивают высокую патетику трагедии и приобретают черты фарса.
«Истины, которые философы только предугадывали в теории, гениальные писатели умели схватывать в жизни и изображать в действии», – писал еще один крупный литературный критик XIX века Николай Добролюбов.
Он ставил Шекспира на уровень визионера, который влияет на все человечество и как бы обозначает новые ступени его развития.
Добролюбов объясняет, почему Шекспир имеет такое всемирное значение: «Многие из его [Шекспира] пьес могут быть названы открытиями в области человеческого сердца; его литературная деятельность подвинула общее сознание людей на несколько ступеней, на которые до него никто не поднимался и которые только были издали указываемы некоторыми философами».
«Шекспир – глубокий, ясный, отражающий в себе, как в верном зеркале, весь огромный мир и все, что составляет человека», – считал великий русский писатель Николай Гоголь.
Шекспира он называл своим литературным учителем, который особенно повлиял на него при написании «Мертвых душ».
В XX веке выдающийся русский поэт и писатель Борис Пастернак много переводил Шекспира и испытал большое влияние барда на свое собственное творчество. Одно из важнейших стихотворений в романе «Доктор Живаго» называется «Гамлет».
В статье «Замечания к переводам из Шекспира» он признавал, что образная речь барда неоднородна, иногда «по-разговорному естественна», а иногда «высочайшая поэзия» и риторика с нагромождением полунамеков.
«Шекспир объединил в себе далекие стилистические крайности. Он совместил их так много, что кажется, будто в нем живет несколько авторов», – пишет Пастернак. Проза Шекспира, по его мнению, закончена и отделана, словно написана гениальным «комиком-деталистом». Полная противоположность этому – его белый стих, внутренняя и внешняя хаотичность которого «приводила в раздражение Вольтера и Толстого».
Лев Толстой не признавал авторитетов и был весьма независим и оригинален в своих оценках. Отличился он и тут. Автор «Войны и мира» был «в полном несогласии с этим всеобщим преклонением» перед Шекспиром.
«Помню то удивленье, которое я испытал при первом чтении Шекспира. Я ожидал получить большое эстетическое наслаждение <...> но почувствовал неотразимое отвращение, скуку и недоумение».
«Короля Лира» он называл нелепой драмой и, подробно разбирая его, нашел множество недостатков. В первую очередь не понравилась Толстому неправдоподобность предложенных обстоятельств трагедии.
Пьесы Шекспира, включая «Ромео и Юлию [Джульетту]», «Гамлета» и «Макбета», Толстой назвал «ничтожными и прямо дурными произведениями». Он признался, что в течение 50 лет несколько раз перечитывал Шекспира и по-русски, и по-английски, и по-немецки, стараясь понять, но каждый раз испытывал «отвращение, скуку и недоумение».
В первую очередь Толстому претили «безнравственность» и «пошлость» пьес Шекспира. Язык Шекспира он называл фальшиво-сентиментальным и упрекал драматурга в неумении придать герою характерности, и Гамлет у Шекспира выглядел для Толстого совершенно неубедительно.
«Влюбленные, готовящиеся к смерти, сражающиеся, умирающие говорят чрезвычайно много и неожиданно о совершенно не идущих к делу предметах», – писал Толстой. Осуждал он и бесконечные каламбуры и шутки, которые ему казались совершенно незабавными.
Подписывайтесь на нас в Telegram, VK, Одноклассниках и Дзене